Кашра. Бедуины под снегом

        Низкие тучи цвета мокрых простыней нависают на городом, ложась невидимым грузом на твои плечи, ты сутулишься, даже когда спишь. На языке смирения теперь приходиться не только говорить, но и молчать. Подзорные трубы, виниловые пластинки - тщетные попытки заглушить черные дыры в собственных сердцах, и как следствие приводящие ещё к большему смирению. В созвездиях оказывается слишком много пустот, в джаз-бэндах – ударных; жизнь кажется иллюзией, а смерть, которая в одночасье лишилась всех своих привилегий, утопией.

        Улицы схвачены тонким прозрачным инеем. В голых ветках боярышника трепещет белый продуктовый пакет. Похоже, кто-то выбросил белый флаг. Первый из множества. На клумбах с пожухлыми астрами виднеются следы от детских сапожек. Это внушает странную тревогу. Начало зимы похоже на бездомного пса с печальными глазами – этот пёс почти сливается с безжизненной степью. Ты не околеешь от холода, пока не узнаешь, что такое тепло.

        В такие дни, как этот, существование лета представляется чем-то сюрреалистическим.

        Впрочем, нынешнее бесснежье пугает не меньше. Обычно ещё до наступления ноября первые метели на пару недель отрезали Кашру от всего остального мира, и превращали ее в идеальное место для тех, кто из всех убийств предпочитает чисто английское, а из согревающего – меланхоличное настроение и жалость к самому себе; снег, отягощенный думами нескольких поколений каширцев, валил тяжелыми грузными хлопьями, калеча телеграфные провода и вызывая частые приступы сомнамбулизма.

        Неудивительно, что зима без снега пугала каширцев и представлялась чем-то зловещим и странным. Но больше случайным и быстропроходящим. Поэтому, несмотря на неутешительные прогнозы синоптиков, каширцы продолжали ждать большого снега. Самые маленькие ее жители с патриаршей невозмутимостью испытывали свои нехитрые транспортные средства в виде салазок и саночек прямо на голых тротуарах; скрежет их полозьев разносился по всему городу и повергал в смущение даже закоренелых атеистов, не говоря уже о мятущихся душах агностиков: ад определенно существовал, если во вселенной существовал звук скребущих по асфальту детских санок.
        

        В это время всеобщего смятение и ожидания лишь старики как ни в чем не бывало продолжали играть в кости, дразня местного дурачка Гришу, который продолжал твердить, что своими глазами видел самую настоящую чупакабру. Старики в чупакабру не верили. Так же как и в чудодейственную силу снега. Вряд ли снег или чупакабра могли избавить людей от душевных болезней. Не говоря уже о смерти. С этим согласился бы всякий, кто хотя бы раз в жизни застревал посреди зимы в маленьких провинциальных гостиницах, и кому по причине отсутствия беспроводного Интернета не оставалось ничего другого, как с тревогой и страхом наблюдать за медленным самоотречением безлюдных улиц от всего мало-мальски сущего и живого. Кабельное телевидение в этих случаях только усугубляло чувство тревоги и тоски, которую, по всей видимости, когда-нибудь придется испытать последнему выжившему Гомо Сапиенсу, пока его город будет медленно уходить под снег. Сожаление, которому нечего вспомнить. Ожидание, которое ничего не ждет. И печаль, которой не ведомо ни то, ни другое.

        Остаются лишь шипение виниловых пластинок, похожее на свет давно погасших звезд и тихий шорох снежных хлопьев, укрывающих своим бесстрастием тонкий панцирь уснувшей до весны земли.

        Белый продуктовый пакет, наконец, вырвался из цепких лап боярышника и белым воздушным шаром поднялся в затянутое тучами небо. Посиневшие от холода призраки бедуинов медленно проплывают мимо. Белый воздушный шар, вновь опустившись на бренную землю – ох, уж это смирение - заскользил по голому тротуару. Бедуины продолжают беззвучно шевелить губами. Из уважения к их молитвам я приглушила 394 сонату Генделя, при этом не отказав себе в удовольствии переехать белый продуктовый пакет, бывший когда-то чьим-то белым флагом.

        Дочь на заднем сиденье машет кому-то в окно. Призраки бедуинов смотрят нам вслед.