Под нашими ногами поскрипывает песок и хлипкий дощатый пол террасы. Пара тусклых лампочек освещает лишь часть поющих перил, как их называет Флора. В наступившей тишине слышится треск древесины, вплетенный в шуршание песка, далекого гула моря и почти беззвучного скольжения мотыльков, вспыхивающих на границы света и тьмы.
Пустыня тонет в непроницаемой темноте. Даже небо сегодня напоминает черную бездну без единой звезды. Единственным источником света является экран сотового телефона в руках у Лидии, я вижу, как ее пальцы с паучьей быстротой бегают по крошечным клавишам. Сосредоточенное выражение лица, складка между бровей углубляется. Вздох разочарования. Экран гаснет. Пустыня не светится. Гул моря усиливает ночную темноту, которая кажется вечной. Возможно, так оно и есть, а солнечный свет существует лишь в нашей голове.
Мы не двигаемся с места, словно боимся разрушить нечто хрупкое и нерушимое. А может, опасаясь стать частью окружившей нас темноты, исчезнув в воздухе, точно песчаные воронки – три женщины, сидящие на террасе посреди пустыни, взвиваются в черный воздух пыльными воронками и растворяются в нем без следа. Оставив после себя лишь шесть сандалий на занесенном песком дощатом полу. Прекрасная доля, если веришь в то, что завтра все равно встанет солнце и зальет пустыню своим розовым светом. Шесть сандалий на пустой террасе, занесенные тонкой розовой пылью. Это могло бы стать ещё одной легендой-загадкой, которые так любят люди.
Я осторожно прикасаюсь к своему лицу. Лидия права, слишком богатое воображение. Теперь я думаю о том, что могла бы подкинуть идею с шестью осиротевшими сандалиями Флоре, пусть втиснет их в одну из сцен своей книги, которую она сейчас пишет. Уже несколько дней она не прикасается к своей пишущей машинке, очередной творческий кризис, надо думать.
---
У Флоры острые скулы, о которые могли бы порезать пальцы ее возлюбленные, будь у Флоры желание заводить романы, подозрительный прищур и мальчишеская фигура. Флора редко замечает людей, обычно ее прищуренный взгляд устремлен за охряный край пустыни, так смотрят в себя и собственные мысли. В семнадцать лет Флора сбежала от отца миллионера, и ни разу не пожалела об этом. Той небольшой суммы, которая каждый месяц приходила на ее имя, вполне хватало на более чем скромные нужды богатой наследницы алмазного короля. Большая часть этих средств тратилось на еду, писчую бумагу и изредка на одежду. Флора наотрез отказывалась от ноутбука, и вот уже три года выстукивала свой нескончаемый роман на старенькой пишущей машинке, заправляющийся чернильной лентой, отчего ее пальцы вечно были в красных несмываемых пятнах. Машинописную ленту Флора приобретала в старенькой лавке у древнего турка, который пропитывал свои ленты исключительно красным цветом всех мыслимых и немыслимых оттенков, от бледно-розового, точно рыбье брюшко до темно-вишного, похожую на женскую кровь. Флора хранила верность карминовому цвету. Флора пила виски с содовой исключительно из маленьких расписных пиал, а когда пьянела, говорила, что обязательно купить черный кадиллак. Когда допишет свой роман.
Пока же на троих у нам имелся раздолбанный форд-мустанг темно серого цвета, похожий на консервную банку из-под шпрот. Слабое подспорье для трех женщин, живущих посреди пустыни без мужчин, ружей и собак. Зато у нас есть великолепный набор серебряных вилок и отличный нож для резки сыров. Правда, в последнее время он куда-то подевался. Сыр теперь разламывается на куски, так он оказывается ещё вкуснее и пахнет дымом.
Наутро меня будет стук пишущей машинки. Через стенку спальня Флоры. Значит, кризис миновал. Я льщу себя надеждой, что моя идея с сандалиями не пропала втуне. Кажется, это неплохой задел.
Лидию я застаю на кухне, как обычно с кофе и сигаретой. Чего-то не хватает. В руках у Лидии нет телефона, зато по столу в живописном беспорядке расположились продукты, среди которых я успеваю заметить пару апельсинов, кабачок, две луковицы, гренки и баночку мяты.
- Как ты уже догадалась, сегодня на обед у нас марокканская пицца, - кивает на стол Лидия.
Ее трусики прикрывает красный фартук с рюшами. По голой спине рассыпаны длинные черные волосы, на полных чувственных губах розовая помада.
Я наливаю себе щедрую порцию кофе с пятью кубиками рафинада.
- Точно, ничего не забыла?
- Не знаю, первый раз готовлю, - Лидия стучит пальцем по виску – чистое наитие.
- Лучше бы это была эротическая фотосессия.
Кончик сигареты нацелен в мою сторону.
- Бинго!
- Что это значит?
- У нас сегодня не только офигенная пицца, но и офигительный чувак на десерт. Правда, здесь девочек ждет разочарование – судя по всему, чувак - гей.
- Что, так хорош собой?
- У него безупречные манеры и извиняющаяся улыбка.
- Я думала, маньяки более изобрритательны - произносит возникшая в дверях Флора. Она направляется к холодильнику и достает пакет с молоком. На ней как всегда широкий комбинезон и мужская майка. Коротко стриженные волосы взлохмачены.
- Помечтай. Хотя ты-то как раз понравишься ему больше, чем я или Нэт.
- И что это всё значит? – спрашиваю я, слегка задетая таким предположением.
- Без понятия. Красавчик сам напросился в гости. Зовут Генри Лакоста. Работает в какой-то газете Родоса.
- И что этот Генри здесь забыл? А главное, зачем ему понадобилось общество трех чокнутых девиц, живущих посреди пустыни? Вряд ли вся эта заваруха из-за марокканской пиццы.
- Я же сказала, без понятия. Объяснил, что пишет статью о каком-то фотографе. Старик, как я поняла, уже полгода как мертв. Но при жизни был весьма одиозной личностью. Фотографии у него и правда жутковатые, я вчера немного погуглила этого гения, плохая затея на ночь глядя, скажу я вам.
- И что в них такого ужасного?
- На первый взгляд ничего. Обычные уличные фотографии с детьми, реже с беременными и старухами. Но стоит приглядеться получше... выбирал он явно не простых персонажей.
- У каждого свои фишки.
- Скажу больше, старик умел делать ставки. Вы бы видели его особнячок в Оклахоме и ранчо в Техасе. При этом ни одного наследника.
- Не знаю, как вы, а я заинтригована. Так когда, говоришь, нас почтит своим посещением мистер журналист?
- Думаю, прямо сейчас и почтит – неожиданно произносит Флора, подходя к дверям с москитной сеткой и толкая ее наружу. До нас доносится звук мотора.
- Твою же мать, - Лидия вскакивает со стула и несется наверх.
Так Генри Лакоста спасает всех нас от марокканской пиццы.
